Пример из жизни: Рак костей и лейкемия

Рак костей и лейкемия

Сам пережил, сам выжил + важная часть из книги доктора Хамера «Наследие Новой медицины».

Впервые я познакомился с ГХК (тогда еще Новая Медицина) в 1997 году. Я прочитал книгу («Прибыльная научная ложь»), в которой ГХК объяснялся раздел за разделом, а затем я купил золотые книги доктора Хамера «Наследие Новой Медицины», часть 1 + 2 и дневник Гельмута Пильгара «Оливия».

После того, как я внимательно прочитал эти книги, мы с одним другом первый раз посетили учебную группу с Гельмутом Пильгаром в кафе Billy в Вене. В то время Гельмут еще работал с листовыми прозрачными пленками для проектора (Примечание переводчика: это прозрачная пленка изготовленная из записываемого или печатаемого полиэтилентерефталата или ацетата целлюлозы, которая подходит для проекции при дневном свете) — такие были времена.

Однако, поскольку в то время я редко бывал в Австрии, сильно в изучении Новой Медицины я не продвинулся. Я, в принципе, ее понял. Разумеется, многих деталей не хватало, и у меня практически не было собственного опыта. Но я знал, где можно прочитать в крайнем случае.

Более двух лет спустя, в ноябре 1999 года, одним утром я проснулся с сильно опухшим коленом. Было ужасно больно, и я чувствовал себя очень жалким. Но вместо того, чтобы в панике вызвать скорую, я взял с полки мои золотые книги, поискал в них описание того, от чего страдаю, и нашел следующий отрывок:

Доктор мед. Рик Г. Хамер: НАСЛЕДИЕ НОВОЙ МЕДИЦИНЫ — Часть I, стр. 498 — 21.5.1.4 Острый ревматизм суставов:

Так называемый острый ревматизм суставов, чаще всего одного большого сустава, так называемый ревматоидный моноартрит, раньше был очень распространенным так называемым заболеванием или симптомом. Каждый врач знал: это на несколько месяцев. В основном транссудат = выпот в полостях и тканях тела без воспаления.

Моно- = часть слова, означающая “отдельный”, “единственный”. У пациентов бывала умеренная температура от 38° до 39°. Пораженный сустав был ярко-красным, горячим, сильно опухшим и болезненным («rubor — calos — dolor — functio laesa»), а его функция была сильно ограничена.

О причинах ничего не известно, кто-то подозревал стрептококковые токсины, гнилые зубы или корни зубов в качестве так называемых «токсических центров». Но все это были только гипотезы. Лечение, однако, было во многом правильным: пациент должен был просто лежать 4-6 месяцев, все равно он больше ничего не мог делать. Строго запрещалось прокалывать колено, локоть, плечо или бедро, которое так сильно опухло! У нас были целые санатории, специализирующиеся на остром ревматизме суставов. Насколько мне известно, от этого никто не умирал. В противном случае я бы знал, потому что как ведущий врач и СПА-терапевт Медицинской клиники Гейдельбергского университета, отвечающий также за обучение медицинских СПА-специалистов, я был врачом, соединяющим такие клиники. В то время, до эры компьютерной томографии, мы не знали, что:

(а) в каждом таком случае острого ревматизма суставов наблюдался остеолиз в кости рядом с суставом, и

б) что каждый острый ревматизм суставов в фазе исцеления представляет собой рекальцификацию, и

c) что обнаруженное в каждом случае сильно повышенное число лейкоцитов, которое мы считали сопутствующим симптомом воспаления, конечно же, было не чем иным, как лейкемией.

г) естественно, мы также не знали, что это была фаза исцеления после разрешения конфликта Целесообразной Биологической Спецпрограммы, например, в случае колена: конфликт потери самооценки (самообесценивания) в отношении спортивности.

д) Кроме того, мы не могли знать, что врачи могли быть так бесконечно глупы — они вскрывали эти сильно воспаленные суставы для «пробного иссечения» (примечание переводчика: биопсия) (учитывая, что с помощью наших КТ-приборов можно было обнаружить остеолиз рядом с суставом), вследствие чего каллус вытекал в ткань и приходилось ряд за рядом ампутировать, например, ноги (с острым ревматизмом коленного сустава) под диагнозом «остеосаркома». Смертность: 98%. В прошлом от этого у нас ни один пациент не умирал. Выживаемость 100%!

Однажды я взял на себя инициативу позвонить в три университетские больницы и спросил, где находится отделение острого ревматизма суставов и куда направляют таких пациентов. Во всех трех университетских больницах мне сказали, что таких отделений больше нет. Таким пациентам делали пробное иссечение (примечание переводчика: биопсия), после чего их помещали в онкологическое отделение и лечили химиотерапией с диагнозом «чрезвычайно злокачественная остеосаркома», как мне официально объяснил старший врач. Но в любой книге по онкологии можно прочитать, что лечение остеосаркомы с применением химиотерапии, операции и морфия, приводит к очень высокой смертности.

Я знаю, что говорю, когда констатирую, что ни один врач не может быть настолько глуп, чтобы этого давным давно не заметить: раньше никто не умирал от острого ревматизма суставов острого ревматоидного артрита, а сегодня с точно такой же симптоматикой, но с измененным диагнозом («остеосаркома») практически все умирают!»

Это было именно то, что мне нужно было знать. Конфликт потери самооценки (самообесценивания) в отношении спортивности. Так что же со мной произошло? Разобраться было несложно. Я спонтанно это знал.

2,5 месяца назад я участвовал в соревнованиях по кикбоксингу. Я не был среди лучших, но был далеко не самым худшим.

Мне достался противник, который был намного ниже моих способностей, чистая формальность, а не вызов. С таким настроем я и пошел на бой. По сей день я не знаю, как это произошло. Должно быть, я получил удар по подбородку, потому что внезапно погас свет — классический нокаут. Я очнулся на мате с гудящей головой, и понял, что проиграл бой. Нет, только не ему! Кому угодно, но только не самому слабенькому, не ему! Он не должен победить меня!

Вокруг мата находилось несколько человек, но все равно я был изолирован (один), и мне никто не помог. Проигравший есть всегда, это нормально.

Это было настолько неожиданно для меня, я ожидал всего, но чтобы этот слабак смог победить меня — никогда! И это было самое худшее, что могло случиться со мной в тот момент — так опозориться.

С этого момента у меня появилось навязчивое мышление. Не имело значения, что я делал в течение дня, мысленно я тренировался. Я тренировался 5, иногда 6 дней в неделю, усерднее, чем до этого. Мне нужно было стать лучше. Этот слабак не должен меня бить, этого произойти не должно.

Так продолжалось 2,5 месяца. После этого мы провели спарринг с этим слабаком. То есть еще не настоящий бой, а отработка техники, последовательности ударов и защиты. С хорошей защитой — протекторами. Я никогда не забуду этот спарринг. Я 5 раз подряд прошел через его защиту при одной и той же последовательности ударов и повалил его на ковер. Он просто ничего не понял.

Во время этого спарринга было настолько очевидно, что я намного превосходил этого типа, у него не было шансов против меня, и именно так я смог решить свой DHS (СДХ), конфликт потери самооценки.

В тот же вечер я заметил, что у меня защемило правое колено. Я не обратил на это внимания, подумал, что неудачно сделал какое-то движение.

На следующий день, когда я проснулся, почувствовал жуткую боль, а мое колено сильно опухло и покраснело. Тут я начал думать. Только теперь я сложил один плюс один, и только теперь я начал читать подробности в золотой книге доктора Хамера. Только сейчас я понял, что у меня должна быть лейкемия в анализе крови.

В течение еще нескольких часов я пытался найти другие возможные объяснения, так как перспектива лежать в постели в течение 2,5 месяцев с этими острыми пульсирующими болями мне не очень нравилась.

Я был полон решимости пережить это дома, но боль была почти невыносимой. Я решил вызвать такси (с такой ногой я не мог вести машину) и поехал в ближайшую медицинскую лабораторию. Таксист затащил меня в клинику. Я потребовал сделать анализ крови, отказавшись при этом от забора образца ткани опухшего колена. Рентгеновского аппарата в этой клинике не было.

Я смог дождаться результатов на кушетке. Наконец, рядом со мной села врачиха и попыталась как можно мягче сказать мне, что у меня лейкемия. Она могла вызвать скорую, чтобы отвезти меня в онкологическое отделение Венской больницы общего профиля, к сожалению, все выглядело не очень хорошо. Этим она подтвердила то, что я уже знал. Я просто хотел убедиться в этом сам.

Я попросил вызвать такси, чтобы отвезти меня домой, и мне дали костыли напрокат. Я оплатил стоимость обследования 232.- австр. шиллинга (17 евро) наличными. На вопрос, что я собираюсь делать, я рассказал, что знаю Новую Медицину доктора Хамера, и что я буду подробно изучать его книги дома.

Мне показалось, что эта женщина очень переживала за меня, она чуть не умоляла: «Пожалуйста, не надо, это секта. Все пациенты Хамера умирают. Я не должен этого делать!»

Я заверил ее, что она может не волноваться, что все будет в порядке, и похромал к такси. У меня впереди было чертовски сложное время.

В то время я был женат на своей первой жене-тайке, которая не говорила по-немецки. Помимо языковых ограничений, она не хотела и не могла собрать необходимые навыки критического мышления, чтобы хотя бы начать понимать основы ГХк. Ей было ясно, что я собираюсь покончить жизнь самоубийством, отказавшись от какой-либо медицинской терапии. Свое чувство юмора она доказала, принеся мне брошюры из похоронного бюро и попросив меня выбрать себе гроб, если я действительно настроен умереть.

Зато она мне очень помогла, принеся мне покурить конопли. Не для лечения рака, а для снятия боли. Я никогда не «дул» ни до, ни после этого, но в то тяжелое время я был под максимально возможным кайфом.

В официальной медицине наиболее предпочтительным болеутоляющим средством является морфий. При глубокой ваготонии, в которой я был, он смертелен, часто даже при первой дозе.

Хуже всего были первые две недели. У меня были приступы лихорадки, я был очень слабым и уставшим. Я спал по 16-17 часов в сутки и имел хороший аппетит. Первые две недели были наихудшими, затем боль немного утихла. Но прежде чем я снова смог ходить без костылей, прошло полных 2,5 месяца. И еще три недели, пока все симптомы полностью не исчезли, и я снова мог абсолютно нормально двигаться.

Я снова пошел в медицинскую лабораторию, чтобы сделать еще один анализ крови. Теперь вдруг значения стали нормальными. Уходя, я столкнулся с врачихой, которая 3 месяца назад поставила мне диагноз лейкемия. Она выглядела искренне обрадованной, узнав, что у меня все хорошо, и спросила, что же я делал. Доктор Хамер, Новая Медицина! Кинув пренебрежительный жест рукой, она развернулась и ещё сказала: «Я не хочу ничего об этом знать» и исчезла за дверью. Знала ли она о ГХк? Я убежден, что она знала ГХк достаточно хорошо, чтобы понимать, что ее образование несовместимо с ним.

В каждой книге по онкологии вы можете прочитать, что 98% пациентов с «чрезвычайно злокачественной остеосаркомой» умирают после 6 месяцев общепринятой медицинской терапии.

Я даже изучил, сколько в то время стоила бы соответствующая официальная терапия в больнице общего профиля. Результат от 6 до 8 миллионов шиллингов (от 430 000 до 570 000 евро) в то время, 20 лет назад и это только за первые 6 месяцев. На дольше и не рассчитывается, потому что дольше никто не живет.

Мое самолечение обошлось мне в 2×232 шиллинга, не считая «обезболивающего» ТГК.

Несколько лет спустя в мэрии Вены прошел большой онкологический конгресс, на котором онкологи обменивались своими выдающимися достижениями. Из любопытства я тоже туда сходил. В зале было несколько удобных сидячих зон и в каждой по столу. В каждой такой зоне сидел онколог в штатском, которому можно было задавать вопросы о раке. Я развлекся, присел к очень серьезному молодому врачу, который принял меня дружелюбной улыбкой. Он был всем телом повернут ко мне, а язык его тела показывал открытость. Я спросил его о лейкемии и раке костей и дал ему сначала объяснить. Через несколько минут я показал ему свое медицинское заключение и попросил объяснить мне, как я смог это пережить без какой-либо терапии?

Ему стало явно не по себе. Он потянулся к своей одежде и начал визуально искать других «посетителей», при этом говоря что-то о вероятном ложном диагнозе.

Но когда я спросил его, говорит ли ему что-нибудь имя доктор Хамер, он ответил: «Да, о мертвых. У этого все умирают!» Язык его тела внезапно стал показывать закрытость, и он отвернулся от меня. Он больше не мог смотреть мне в глаза, а его взгляд искал других собеседников. Он закончил разговор.

Знал ли этот врач о ГХК? 100%, он об этом очень хорошо знал, но не смел в этом признаться.

Мне в то время, однако, не хотелось представлять, что даже через 20 лет массовые убийства не только не прекратятся, но и значительно усилятся. Но я бы также никогда не смог себе представить абсолютное безразличие большей части населения по отношению к ГХК. Только из-за этой незаинтересованности большей части населения — без разницы, в какой стране – ХимиоКост (примечание переводчика: сочитание слов «химио-терапия» и «холо-кост») способен забирать много тысяч жертв ежедневно. Только вместе мы сможем остановить это безумие. Давайте поделимся этими знаниями о законах природы со всеми, кто хочет знать, а также со всеми, кто не хочет знать. Иначе у нас нет шансов.

Примечание Гельмут Пильгар:

Я надеюсь, что этот пример из жизни обойдет весь мир! Разошлите его среди своих друзей и знакомых! В каждой из наших семей есть жертвы, которых мы оплакиваем!

Это «Глубинное государство» (Трамп, Путин — Хельсинки 2018), которое руководит мировой политикой с помощью послушных агентов, конечно же, существует и в медицине. История подавления Германише Хайлькунде показывает это достаточно ясно.

Примечание Наталия Г.:

Кто дочитал до конца и предположил, что история довольно старая и кто знает жив ли этот человек еще, то скажу, что вы можете быть уверены, что жив и здоров. Это пример моего мужа.

Перевод: Диана
Редактор перевода: Наталия Голледауэр